Этнографическое обозрение

Настоящая статья открывает специальную тему номера: “Обрядность в пространстве современного города”, в которую вошли также статьи Д.А. Радченко и А.В. Загорулько и Е.А. Крыкова. На протяжении нескольких последних десятилетий сформировался язык публичного символического выражения скорби, связанного с резонансными трагедиями. Этот язык предполагает возникновение преимущественно спонтанных коммеморативных практик, основанных на инициативе частных лиц и небольших заинтересованных групп. Речь идет о формировании в городском пространстве специальных символически нагруженных мест памяти, о манипуляции цветовыми гаммами, имеющими символическое значение, об использовании репертуара индивидуальных и групповых коммеморативных действий. Однако в России наблюдается тенденция к присвоению таких практик государством и его акторами.

Автомобиль стал не роскошью, а обыденным средством передвижения во всем мире к середине 1970-х годов. В это же время значительная часть населения Земли переместилась в города. В связи с этим можно утверждать, что автомобильные практики, в том числе апотропеические, неразрывно связаны с городской культурой, хотя некоторые их особенности семантически могут быть отнесены к сельским общинным ритуалам. Чаще всего апотропеический обряд совершается при покупке новой машины или после ремонта старой и нацелен на устранение опасностей и бедствий, связанных с автомобилем. Несмотря на культурные различия, обряд структурно в целом повторяет общепринятую для каждого рассматриваемого региона повседневную ритуальную практику. На материалах полевых исследований в Москве и Тегеране, а также на основании анализа японских, тайских и корейских интернет-ресурсов показано, каким образом элементы современной постиндустриальной культуры большого города встраиваются в обрядность.

В 1920–1930-х годах научно-творческое сообщество нашей страны было вовлечено в реализацию государственной программы “Киноатлас СССР”, что предполагало аккумуляцию потенциалов исследовательских институтов и кинематографических студий для производства документального киносериала о народностях и регионах разноукладного, многонационального Союза. Одним из выразительных примеров паритета этнографии и кинематографии в этом контексте стала киноработа “В Брянском Полесье” (1931). Создателями ее выступили, с одной стороны, опытные кинематографисты, сотрудники крупнейшей в стране фабрики “Союзкино” режиссер И.П. Копалин и оператор П.П. Зотов, а с другой – известная исследовательница культуры восточных славян Н.И. Лебедева, представлявшая интересы Центрального музея народоведения. Общая архитектура рассматриваемого киноповествования представляет собой характерный образец раннесоветского этнофильма: экранизируется переход локальных сообществ от “темного прошлого” к “светлому будущему”. В статье презентуются результаты исследовательского опыта отделения “советского” слоя от слоя “этнографического” в этом кинодокументе c фокусировкой на его содержательных и методологических аспектах. Показывается, что киноработа “В Брянском Полесье” обладает разноплановым научным значением, поскольку является многослойным источником для изучения как культурных традиций полесского населения, так и истории социалистического переустройства края.

Цель исследования – изучение региональных особенностей влияния социокультурных факторов, таких как представления о моде и телесной красоте, на телосложение современной молодежи. Проанализированы антропометрические данные и результаты психологического тестирования 836 юношей и девушек в возрасте от 17 до 25 лет из Москвы (n = 410), Барнаула (n = 189) и Тирасполя (n = 237). Установлено, что существуют региональные различия в распределении показателей компонентного состава тела. В изученных выборках у юношей доминирует атлетический идеал привлекательности, у девушек – лептосомный. На формирование представлений о телесной эстетике наибольшее влияние оказывают СМИ (группа московских девушек) и члены семьи (все другие группы). Между самооценкой внешности и параметрами телосложения выявлены достоверно значимые корреляции, объясняющие возможные пути воздействия стандартов привлекательности на соматические показатели посредством психоэмоциональных процессов. По результатам исследования разработаны оригинальные схематические модели, отражающие общие тенденции и региональные особенности влияния социокультурных факторов на телосложение юношей и девушек (на их морфологический статус).

В данной статье я рассматриваю то, как советские этнографы реагировали на сочетание недоступности проведения полевой работы и необходимости соответствовать плановым и отчетным ожиданиям Института этнографии АН СССР. Это сочетание полевой недоступности и плановой необходимости будет рассмотрено на примере обсуждения работы этнографов-зарубежников над этнографическими текстами и, в частности, томами серии “Народы мира” в период семилетнего плана (1959–1965 гг.). Я предлагаю посмотреть на полевую работу с точки зрения институтской бюрократии, что позволяет переосмыслить “нехватку” поля и различить ее оттенки: отсутствие полевой работы как непосредственного выезда не означает ее отсутствие как дискурса в институте. Я перемещаю исследовательское внимание с архива полевых материалов и дневников на архив управленческой документации этнографического учреждения и, в частности, на стенограммы заседаний Ученого совета Института этнографии АН СССР. В этих заседаниях я обращаю внимание на то, как обсуждение плановых и отчетных обязательств выступает поводом для дискуссии о значении полевой работы для этнографов и о представлении о том, как следует писать этнографические тексты. Я делаю вывод о том, что архивы управленческой документации необходимо анализировать наравне с документами архива полевых материалов исследователей и экспедиций при написании истории полевой работы.

Быт и повседневность представительниц большевистской элиты долгие десятилетия не были предметом специального исследования как в силу политико-идеологических ограничений, так и скудости источниковой базы, формировавшейся под их влиянием. В связи с антропологическим поворотом в российских гуманитарных науках и пристальным интересом к истории повседневности (отрасли исторического знания, внимание которой сфокусировано на исследовании образа жизни социальных групп, эволюции внутреннего мира индивидов и их отношении к различным предметам и событиям) авторы считают важным акцентировать внимание на истории складывания эмпирической и историографической базы для изучения быта большевичек в 1920–1930-х годах. Ранний этап развития российской историографии (1920–1940-е годы) квалифицируется в статье как период игнорирования темы быта элит, связанного с негласным запретом на обсуждение уровня и условий жизни верхушки советского общества. Второй период (1950–1980-е годы) – время рождения этнографического интереса к бытовому и обыденному в жизни города – представлен как годы “приоткрывания темы”. Третий период авторы связывают с годами стагнации и началом перестройки. Активный перевод трудов зарубежных исследователей повседневности и формирование единого с Западом научного пространства (с начала 1990-х годов и по настоящее время) охарактеризованы авторами как предпосылки к пониманию взаимосвязи социально-политических трансформаций советского и постсоветского периодов и политик памяти, в том числе памяти о жизни верхушки советского общества в период “великого большевистского эксперимента”.